«…Надеяться не на самих себя, но на Бога»

Cвидетельство Евгения Лансере о пребывании в армии в 2009 — 2010 годах

Обетования

Я хочу начать свое свидетельство и зачитать из 2 Послания Коринфянам 1гл. с 8 по 11 стих:
«Ибо мы не хотим оставить вас, братия, в неведении о скорби нашей, бывшей с нами в Асии, потому что мы отягчены были чрезмерно и сверх силы, так что не надеялись остаться в живых. Но сами в себе имели приговор к смерти, для того, чтобы надеяться не на самих себя, но на Бога, воскрешающего мертвых, Который и избавил нас от столь [близкой] смерти, и избавляет, и на Которого надеемся, что и еще избавит, при содействии и вашей молитвы за нас, дабы за дарованное нам, по ходатайству многих, многие возблагодарили за нас».

А так же Исайя 41 гл с 10 по 13 стих:
«Не бойся, ибо Я с тобою; не смущайся, ибо Я Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей. Вот, в стыде и посрамлении останутся все, раздраженные против тебя; будут как ничто и погибнут препирающиеся с тобою. Будешь искать их, и не найдешь их, враждующих против тебя; борющиеся с тобою будут как ничто, совершенно ничто; ибо Я Господь, Бог твой; держу тебя за правую руку твою, говорю тебе: «не бойся, Я помогаю тебе».

И еще Бытие 24 гл 21 стих:
«Человек тот смотрел на нее с изумлением в молчании, желая уразуметь, благословил ли Господь путь его, или нет».

Эти места Писания были всегда для меня поддержкой в армии, потому что с ними я уходил, особенно место из Исайи. Оно было как обетование. А так же обложка на диск «Бог наш силен спасать» с моей фотографией — все это было сделано по вдохновению и меня в армии не один раз укрепляло. Это прошло со мной через всю армию: открытка с обложкой диска, карманная Библия и деревянный крестик, большая редкость, который мне подарили родители и папа выжег на нем это место Писания из Исайи 41:10-13. Были трудные моменты, когда давление со всех сторон, а у тебя нет возможности ни почитать Библию, ничего… и в стесненных обстоятельствах просто так прижимаешь к себе и, как бы вспоминая это обетование, говоришь: «Господь, со мною, все раздраженные будут как ничто, совершенно ничто».

 

А так же у меня осталась эта песня «Он — Путеводная звезда», с ней был связан интересный момент. Две песни подарили мне на день рождения: одну написала мама, другую написал дедушка мой; и когда я их послушал, то после этого подошел к родителям и сказал: «Похоже, я пойду в армию». Обе песни говорили о том, что меня ждет непростой путь, когда будут стесненные обстоятельства, в которых все будет казаться на грани: вот-вот и ты свалишься с этой дороги, что ты не дойдешь до другой стороны. Но эти песни были так же сильным обетованием. Когда мой капитан прочитал «Он — Путеводная Звезда», он спросил: «Что за пацифистская песня?» За эти песни, за эту Библию приходилось стоять. Библия прошла весь год со мной. У меня не осталось ни проповедей, ничего больше, но остались только открытки, письма и Библия. Часть проповедей пришлось домой отправить, часть отняли и выкинули.

Вспоминаю, как меня провожали. Это было собрание в среду. Я это неоднократно вспоминал и в армии, потому что там спрашивали: «А у тебя проводы были? На проводах пили или нет?» Я говорил: «Нет, я вообще никогда не пил». Они говорили: «Ну как же, на проводах-то надо!» Я говорил: «Нет, у меня были такие проводы, которым бы любой позавидовал, если бы мог это понять». Потому что настолько ценно, когда тебе дают наставления, которые тебе потом в течение всего года помогают! Олег тогда спел свою песню «Бог никогда не ошибается». И, особенно в «учебке» я ее очень часто вспоминал. Иногда все, что ты можешь вспомнить, все, что тебя может благословить — это те песни, которые ты выучил наизусть дома, потому что Библию у тебя не всегда есть возможность почитать. Приходят какие-то стесненные обстоятельства, давление и тогда на память приходит строчка: «Бог никогда не ошибается» или «Господь мой силен спасать», и многие другие песни, которые становятся обетованием.

Давление в начале и до начала

Это давление по поводу армии началось еще задолго до того как я туда пошел. Давили родственники и не только. За несколько лет до этого об армии говорили служители, что можно принимать присягу, что все нормально, что в этом ничего такого нет. И это все скапливалось годами, но Бог также скапливал Свое свидетельство годами, с детства Он доносил свидетельства о людях, которые не принимали присягу и стояли на библейских принципах. Перед прощальным служением, во вторник, я был у бабушки с дедушкой, там же была тетя, и они говорили: «Что вы делаете? Если у тебя будет выбор между жизнью и не жизнью, то вспомни, что у тебя есть бабушка с дедушкой, которые этого не вынесут!» И в этот момент нужно знать на чем ты стоишь, иметь уверенность. Сейчас я могу с уверенностью сказать: «Господь мой силен спасать!», а тогда я мог только сказать: «Господь мой силен спасать, но даже если и не так…» Потому что ты не знаешь на самом деле: спасет тебя Господь или тебе придется отдать за это свою жизнь, но ты говоришь: «Не надо бояться слова «смерть», потому что жизнь все равно временна, но нам нужно в жизни остаться верными Господу. Поэтому если у меня будет выбор между жизнью и смертью, и мне нужно будет сделать выбор в сторону Бога, я выберу Бога».

И я благодарю Бога за ту уверенность, которая у меня была до того, как я пошел в армию. Определенного рода помазание. Понимаю, что без помазания очень сложно отстаивать что-то. После полугода проведенных в армии, когда все стало более спокойно, равномерно, когда стало понятно, что я буду продолжать служить, я вспоминал то помазание и те чувства, что были в начале. В тот момент это был бойцовский настрой, то есть ты готов, ты готов на все, что угодно. За это благодарность Господу.

Когда я пришел в военкомат первый раз, я сказал, что не буду принимать присягу и не буду брать в руки оружие. Они мне говорили: «Хорошо, без проблем, иди в железнодорожные войска, тебе одна дорога — шпалы класть». Я говорил: «Вы пометьте в личном деле». «Да-да, все пометили». В следующий раз, когда приходил, спрашивал: «У вас помечено?» «Да, мы тебя помним, у нас все помечено». Я думал, что они предложат альтернативную службу или еще что-то, но они говорили: «Иди служи, главное, что ты служить не отказываешься, молодец». Но в день, когда я приехал на сборный пункт и там сказал, что не буду принимать присягу, оказалось, что в личном деле ничего не помечено и меня отправили к главному психиатру призывного пункта. Тот, после разговора со мной сказал им, что у меня есть убеждения, но это не является психическим отклонением, и я вполне годен для службы в армии.

В распределитель, куда меня отправили, приходили представители воинских частей и я по всем параметрам их устраивал: не пью, не курю, имею хорошие нужные навыки — разбираюсь в компьютерах. Но, когда я заявлял о своих принципах, от меня отказывались. В итоге, как и обещалось, я попал в железнодорожные войска. В части я сразу же сказал, что не приму присягу и не буду брать в руки оружие, это вызвало гнев и раздражение у офицеров, на следующий день я был отправлен в другую часть, в которой мне и пришлось служить. В той части офицер сказал: «Ладно, разберемся, поехали». Я подумал: «Слава Богу, наконец-то все устраивается». Но начались подробные расспросы о том, какой я веры, какой деноминации и так каждый день, потому что в каждом дне мне приходилось расширять круг того, что я еще не должен был делать в армии, следуя своим принципам и внутреннему водительству.

От гимна до ФСБ (или как кланяются капитаны)

Начиная с первого дня, когда нас рано утром вывели на развод, где все поют гимн России, выслушав слова этой песни я подошел к офицеру и сказал, что не могу его петь. Это вызвало у всех недоумение: ладно, присяга и оружие, людей отказывающихся от этого уже встречали, но гимн родной страны, которая тебя вырастила и воспитала, не петь — это слишком. Я сказал, что не буду его петь. Мне дали три дня, чтобы я подумал, но звонить домой не разрешали. Я все равно позвонил папе. Папа сказал, что не знает слов гимна Российской Федерации и посоветовать ничего не может. Мне пришлось принимать решение самостоятельно. Я пытался объяснить, что это не родители меня научили не петь гимн, но руководствуясь своими личными чувствами, не знаю как объяснить, но я не могу отождествляться с этой песней. Через несколько дней, когда мне удалось позвонить домой, брат Олег поддержал меня и сказал, чтобы я ни при каких условиях не шел на уступки и не пел гимн. Я возрадовался и поблагодарил Бога за это подтверждение моих чувств. Даже если бы его не было, я все равно стоял бы на убеждении сердца, но когда ты знаешь о том, что тебя кто-то поддерживает, сразу намного легче стоять на этом.

После гимна мы начали разучивать строевые песни, послушав которые я понял, что и их я не могу петь. После того как мое начальство поняло, что я не буду петь гимн, заявление о строевых песнях было новым потрясением для них. Командир учебной роты прилагал большие усилия чтобы меня продавить, даже поручил сержанту, заставить меня петь хотя бы нейтральные слова песен. Через некоторое время я понял, что если ты поешь даже кусочек песни, то ты отождествляешься с ней целиком, в этом я увидел свой промах. Ребята из нашего отделения тоже негодовали на меня из-за того, что я отказывался петь, когда им приходилось это делать.

Через какое-то время меня спрашивал один брат из другой воинской части, который до армии посещал Московскую церковь Христа, есть ли у меня подтверждения о том что мне не надо принимать присягу. Я ему свидетельствовал, что у меня есть подтверждение в Библии, что мы не должны клясться (Иак.5:12). И сам факт того, что я не смогу соблюдать конституцию и выполнять все приказы командиров и начальников, потому что эти приказы будут противоречить моим убеждениям. Я не могу под этим подписаться, даже под выборочными пунктами, потому что подпись ставится под общей присягой. И Бог давал подтверждения.

Один раз командир роты, капитан, поймал меня в казарме, когда я шел ставить сапоги, и сказал: «Все, сейчас мы с тобой пойдем и ты будешь принимать присягу». Завел меня в кабинет, положил предо мной текст и сказал: «читай», я сказал, что не буду читать, и в этот момент зашел высший по званию офицер. Капитан растерялся и сконфузился из-за того что я тут с сапогами в руках перед текстом с присягой. Меня отпустили.

Второй раз он позвал меня и заявил, что я буду принимать присягу заочно. «Все будут принимать торжественно 28 ноября, а ты сейчас», — сказал он. Ему принесли устав, на первой странице которого всегда находится текст присяги. Он открыл устав, но текста там не оказалось. Он со своим помощником долго перелистывали страницы устава от начала до конца и обратно, но так и не нашли нужной страницы. Меня опять отпустили. Это были два интересных момента, в которых я увидел Божью защиту.

Тот же капитан придумал способ, как повлиять на меня через ребят моего отделения (самая маленькая часть роты из 7-12 человек). Он сказал, что если я не буду петь гимн, то за меня будут петь все остальные, которых он построил на плацу на холоде, а меня поставил напротив, чтобы я смотрел им в глаза. В это время капитан стоял рядом, держа в руках какие-то листы бумаги. Один лист выпал у него из рук и упал ко мне под ноги. Он наклонился и поднял его. Через несколько секунд у него опять выпал из рук листок бумаги и он наклонился и поднял его. Когда этот листок упал у него в третий раз и он поднял его, он сказал такие слова: «Слушай, я тебе уже три раза поклонился!» Я подумал, что Бог иногда делает такие вещи, чтобы подтвердить Свое обетование, которое говорило мне, что все раздраженные против меня будут как ничто. Капитан закричал на меня: «Ты меня просто раздражаешь!» Бедный человек, подумал я. У меня ведь было обетование о таких людях: «будешь искать и не найдешь их, они будут как совершенно ничто».

Каждый день в учебной роте командир вызывал меня в канцелярию и заставлял писать рапорт или объяснительную, почему я отказываюсь принимать присягу. Я перевел бумаги, наверное, листов пятьсот, потому что пишу я не очень хорошо, а нужно писать аккуратно и я все время занимался только тем, что писал, писал и писал. А командир ожидал, что что-нибудь изменится в моих убеждениях и требовал, чтобы я каждый день подтверждал то, что уже описывал, обновляя дату в конце документа.

Сначала со мной разговаривал замполит части, он принуждал меня вопросами: как мы будем это решать с тобой, как ты себе это представляешь, что ты думаешь… Я отвечал: «Я не знаю, мне сказали — иди, я пошел». Говорил: «Мы делали запрос в военкомат, но из военкомата ответили, что у них ничего такого не было и у нас нет причины им не верить, а вот тебе мы не можем верить». Потом приехал замполит бригады, и они уже вдвоем начали меня «обрабатывать». Заставили позвонить бабушке с дедушкой, чтобы повлиять на меня через них. Сказали, что они меня посадят в тюрьму на семь лет. На что я ответил, что за свои убеждения я готов стоять до конца.

Приезжал капитан ФСБ, разговор принес очень интересные переживания. Я ожидал серьезной духовной битвы, вспоминая свидетельства христиан, которые общались с людьми этой системы. Этот человек был в гражданской одежде, спокойно по-доброму говорил (все, как я раньше читал в свидетельствах), спрашивал: кто, что, где находится, как я попал в эту организацию. Я начал говорить, что моим родителям свидетельствовал один брат, которого зовут Сергей… Он сразу спрашивает: «А как фамилия?» Я сказал: «Я не буду говорить». Он говорит: «Мы проверим, потому что сейчас есть многие иностранные американские организации, под прикрытием религиозных, занимаются шпионажем в России». «Я не буду говорить», — повторил я и подумал, что времена другие, а в этих структурах ничего не изменилось. Подошел страх: не много ли я уже сказал, что будет дальше с людьми, что могут предпринять эти службы? Очень неприятное чувство осталось после этого разговора. Этот капитан сказал, что скорее всего меня теперь отправят в «психушку», а потом через «психушку» уволят.

Через какое-то время после этого разговора, так как с психиатрической лечебницей пока что-то не получалось, меня повезли в прокуратуру. Там был полковник, который начал разбирательство со мной с разговора «на повышенных нотах». Сказал, что меня посадят на семь лет. Я спросил: «А после того, как я отсижу, меня потом возвратят в часть дослуживать, я опять откажусь, меня снова посадят, и так до тех пор, по пока не достигну 27 лет?» Она сказал: «Ну да… Получается замкнутый круг… Нет, мы тебя посадим на семь лет». Я ответил: «Это мои убеждения, когда я уходил из дома, я знал, на что я иду и готов за это отдать жизнь». Полковник сказал: «Мы знаем, чего вы хотите на самом деле. Мы уже встречали таких как ты, и один из них проговорился». «Интересно, и что же?» — ответил я – «Я не знаю чего хотят другие, но это мои личные убеждения, за которые я готов стоять до самой смерти», — ответил я. Потом, когда я папе пересказывал этот разговор, он мне сказал: «Если ты так сказал и они увидели, что это настоящее твердое решение, то они не будут ничего делать, и не смогут ничего сделать». И действительно, после этого давление на меня через прокуратуру прекратили.

Со мной еще много раз разговаривал замполит и насколько обманчивы в такой ситуации спокойные доброжелательные разговоры… По молодости, по неопытности ты думаешь, что тебе действительно хотят помочь: «если ребята будут обижать, если какие-то проблемы или конфликты, обязательно приходи, мы поможем». Но когда приехали родители и еще пять человек ко мне на посещение (еще до присяги), пустили только родителей на полчаса, слава Богу, что выделили отдельную комнату и мы смогли помолиться. Родители оставили штук двадцать проповедей. Когда они ушли, я просил: «Дайте хоть к забору подойти». Но мне ответили, что по поводу меня было строгое распоряжение: ничего такого не разрешать. Когда я смог увидеть моих друзей только из окна на расстоянии метров ста пятидесяти, это оказалось сильным давлением, произошел эмоциональный срыв. Не всегда получается стойко выдержать такие моменты. Меня звали в канцелярию, но я сказал: «Дайте мне побыть одному». Капитан, видя меня в таком состоянии, предупредил всех, чтобы смотрели за мной, потому что не известно что могло со мной случиться, может я сбегу… Было очень тяжело. Я с родителями, за свои восемнадцать лет, не расставался больше, чем на сутки. Все время вместе: работали, отдыхали, ездили на служения, в гости — везде были вместе. И тут, тебя как будто выбросили на год в абсолютно чужую атмосферу, к которой ты не привык, даже с такими людьми не привык общаться. Настолько нелегко… Но слава Богу, что Он помог через все это пройти.

Поддержка

Очень большая благодарность за молитвы, за те письма, которые писали, многие я не раз перечитывал. В тех обстоятельствах, где никто вокруг тебя практически не понимает, ты читаешь в письме: «Наш Господь такой чудесный, такой прекрасный!», кто-то пишет наставление, укрепление, кто-то стихотворение… Это было большой поддержкой. Так же я получал укрепление, когда звонил папе. Любое духовное общение там совсем по-другому ценишь. Тут-то иногда от воскресенья до воскресенья ослабеваешь. А там в каждом разговоре папа говорит: «Ты должен укрепляться, должен радоваться, должен стоять…» И тогда у тебя момент подъема, а на следующий день опять тяжело, или дня два держишься, а потом устаешь. Я думал: как это ценно, когда у тебя есть люди, которые за тебя стоят, даже само осознание, что за тебя стоят в молитве, борются вместе с тобой, проходят эти битвы и по-настоящему сострадают. Вот моя тетя и родственники, перед тем как я уходил в армию, сказала, что как только они узнают в какой я части, они на следующей же неделе приедут. Но так их и не было за весь год. Приезжали именно те, о которых они говорили, что они не любят своего сына, что они отправляют его неизвестно куда… Но в действиях проявляется настоящая любовь, настоящая дружба, настоящие отношения.

Благодарен Богу за тех людей в армии, которые говорили мне: «Мы тебя не понимаем, но не иди против совести, делай так, как ты знаешь». Хотя таких людей было совсем немного, в основном все были против, офицеры пытались сделать так, чтобы на меня давить уже не самим, а через коллектив. Но были те, которые говорили: «Пускай нас из-за тебя гоняют, это все пока можно потерпеть, еще не все так серьезно, но ты продолжай верить так, как знаешь». И эти люди, я верю, получат своего рода благословение, потому что в тот момент это было поддержкой, хотя бы одно одобрение от одного из ста человек, оно уже помогает.

«Отдайте мне мою Библию!»

После того, как родители уехали, я отнес проповеди и положил в тумбочку, потом, когда я вернулся в казарму, ко мне подошел командир роты и спросил: что там у тебя? У меня был пакет с яблоками и пирожками. Он взял яблоко и начал есть. Я предложил ему пирожок, но он сказал: «Не надо, вдруг они у тебя какие-нибудь заговоренные». А проповеди получилось, что он так и не видел. Потом меня вызвал замполит, кабинет которого находился в другом здании. Прихожу и вижу, что моя стопка проповедей лежит у него на столе. И рядом с замполитом стоит командир роты, и оба в возмущении спрашивают, почему я не показал им эти проповеди. «Это агитационная литература! Еще раз увижу…» Ткнул меня лицом в эти проповеди: «Что это такое?» Я сказал, что это только для меня, я их даже никому не давал. Он посмотрел в интернете и сказал мне: «Проповедь — это метод донесения до масс определенных идей. Сама формулировка проповеди говорит, что это агитация. Такого не должно быть». В общем проповеди забрали. Библию мне сразу разрешили оставить, я носил ее все время с собой.

Один раз была проверка: искали телефоны и заставили достать все вещи из карманов. Я достал из кармана Библию и держал ее в руке. Командир подошел , вырвал ее из руки и сказал: «Я возьму на время, изучить». Понятно, что время — понятие растяжимое. Я пришел к нему и говорю: «Отдайте мне, пожалуйста, мою Библию». Он ответил: «Не отдам. Я ее почитаю, изучу. Она у меня лежит в тумбочке». Я говорю: «Отдайте мне, пожалуйста, мою Библию. Я могу достать вам другую или даже можно, вон, в православной церкви ее взять». «Нет, уходи». «Отдайте мне, пожалуйста, мою Библию», просил я. Тогда он позвал двоих солдат и сказал: «Выносите его». Я вцепился в стол и сказал: «Отдайте мне мою Библию, я отсюда не выйду без моей Библии». И эти двое стоят и не знают, чего им делать, смотрят и на меня и на него и ничего не делают. А командир на них кричит, чтобы они меня выносили. Солдаты ухватились за меня и потащили к двери, я зацепился за косяки и кричал: «Я без Библии отсюда не уйду!» «Точно какой-то сумасшедший!»,- возмущался командир, который все время до этого давил на то, что меня надо отправить в «психушку», что у меня с психикой не в порядке. Библию мне не отдали и выдворили из кабинета. Какое-то время я еще подходил и просил его отдать, но тщетно. Вечером лежал в кровати и думал: «Что такое, почему так произошло, что забрали Библию? Господь, помоги!» И когда все легли спать, после отбоя, подходит командир и говорит: «Ну что, Лансере, как дела? Ладно, держи»,- и отдает мне Библию. И сразу слезы на глазах и благодарность Богу за то что Он отвечает. Это приносит такую радость и облегчение! Вроде забрали и ты остался без всего и когда ее вернули, она была как что-то очень ценное. В армии Библия — как самое дорогое. Была большая благодарность в сердце.

На самом деле многие вещи переоцениваешь. Очень многие. Когда потом разговаривал со многими людьми, под конец службы уже было видно, что армия была для меня очень необходима. Без армии не было бы того опыта переживаний, тех свидетельств. Так же утверждения в Боге в теплых условиях не могло бы быть. Вот один важный момент. В испытаниях мы должны быть убеждены, что наши сердца чистые. Когда я уходил, были смущающие моменты, о которых я знал, что они не полностью чистые. И в армии это все равно мешало. Периодически это всплывает. Хоть ты знаешь, что Бог прощает и понимает тебя и покрывает Своей милостью. Но это очень важно, чтобы, когда мы попадаем в такие обстоятельства, наши сердца были чистыми.

Пир на виду у врага

Был день присяги, когда ко мне приехали родители и с ними Дима с Ирой Коробовы. Было холодно. Когда все принимали присягу, я был в казарме и смотрел в окно. Я надеялся, что пока все принимают присягу, родителей пустят и мы сможем в это время посидеть вместе, пообщаться. Но им пришлось шесть часов ждать пока все примут присягу и пройдет церемония. Зато потом Бог все устроил. Тогда был один майор — «зам.по тылу», он встретил нас, сказал, что это не правильно, что заставили так долго ждать, сказал: «Идите, вот вам комната большая в штабе, можете посидеть, вот все что нужно». И у нас был такой пир на виду у врагов. Все люди не знают куда деться, холодно и они гуляют по улице, потому что места мало. А мы посидели вместе, смогли и попеть и помолиться, и пообщаться, после отбоя майор даже нам разрешил остаться, я возвратился в казарму, когда все спали. Это был чудесный момент. Но присяга прошла, а я ее не подписал и что будет дальше было не понятно. Меня пока оставили во второй «учебке», там, где присягу должны были принимать еще через месяц. Надо мной уже шутили: «Ты будешь вечно в «учебке». Так весь год и пробудешь тут.» Но в этот раз меня уже не трогали. Я сидел за компьютером в тепле, печатал план-конспекты, не ходил уже на занятия, на которых нужно было писать какие-то задания, ходить заниматься строевой подготовкой. Просто сидел и занимался компьютерной частью.

Психушка

Так случилось, что я заболел, замерз на утренней зарядке. Нам пришлось тогда минут двадцать простоять на морозе. Я заболел и попал в санчасть, а уже оттуда начальник санчасти отвез меня в «психушку». Сначала отвез меня в поликлинику, там они написали листах на двух о том, что я не могу ничего обосновать, у меня противоречивые объяснения и так далее, и так далее. После этого привезли в психиатрическую больницу. Начальник психиатрического отделения был тяжелый в общении личностью. Тоже умел очень хорошо давить. Я слышал некоторые рассказы о «психушке», но вид тех людей, которые ходят из угла в угол по пол дня, произвел на меня неприятное ощущение. У меня в голове появлялись то и дело вопросы о том, что будет дальше, как это будет… Меня пугали, что будут колоть уколы, и я нормальным оттуда не выйду. Но меня положили в палату, где я три дня проспал, вставая только чтобы поесть и т. д. Смотрю — ничего не колют, ничего больше не делают. Я спрашивал: «Можно позвонить родителям и предупредить их, что я здесь?» Мне отвечали, что из части позвонили и они все знают, звонить нельзя, общение только через письма. Сказали, чтобы я не переживал. Но я на следующий день все равно написал письмо о том куда я попал. Но вестей никаких не было. Дошло письмо или нет? Родители обо мне ничего не знают, я тоже о них ничего не знаю. Что? Как? Тем временем меня водили на обследования, сделали томографию головного мозга, я сдал все анализы, сказали, что ничего колоть мне не будут, только я буду проходить обследования. Оказалось, что родителям ничего не сообщили и им пришлось усердно молиться и вверять меня в руки Божьи, не надеясь больше меня увидеть. Но письмо, отправленное мною, дошло до них через несколько дней и они смогли облегченно вздохнуть и прославить Бога. Вскоре они приехали ко мне и потом приезжали примерно раз в месяц на 1-2 часа.

В больнице лежали еще ребята из воинской части. Один сбегал из воинских частей уже шесть раз, а другой просто не переносил ничего военного и решил уволиться через «психушку». И я смотрю: один увольняется, у второго тоже все складывается в этом направлении, а я — никак. Через месяца два у меня появилась возможность позвонить родителям. И я стал звонить домой каждый день. У меня появилась возможность бывать на улице, чистить снег, делать хоть что-нибудь. И мне давали по десять минут позвонить по телефону. Бог дал расположение со стороны всех: врачей, медсестер, медбратьев, санитарок. Все относились ко мне по-доброму, потому что я был один из немногих нормальных людей, которые там лежали. Я благодарен Богу, за таких людей, кто был по-доброму ко мне настроен. Это также было отрадой и утешением. Это было во многом и хорошее время. Пока я лежал, я прочитал множество проповедей и книг.

Но давление все-таки там было. Я с огорчением вспоминаю, как во многом я прогнулся, не смог твердо стоять в, казалось бы, простых, плотских моментах… Но это излюбленная тактика дьявола в это время. Если не помогает давление, он просто устраивает твою жизнь, когда все вокруг становится мирно, тепло и хорошо… А тем временем пытается опустить рамки, остудить пыл… Когда же вновь начинается давление, ты уже хочешь, чтобы так все мирно и продолжалось. Но все же – это время было для меня хорошей передышкой, дарованной мне Богом.

И вот, полтора месяца, я ждал комиссии, где должны были решать — комиссовать меня или нет. Я разговаривал с начальником и он говорил, что обычно всех комиссуют без проблем. Но когда со мной разговаривал врач, было очень тяжело. Я не знал что говорить, как говорить, потому что дьявол все время давит и создает ситуации, чтобы пойти на компромисс. Начинается с каких-то маленьких вещей с которыми очень сложно не согласиться, но потом ситуация становится очень острой. Меня спрашивают: «Ты хочешь комиссоваться и поехать домой?» Я говорю: «Да, я хочу». Но когда вопрос поворачивался: «Хочешь ли ты, чтобы тебя комиссовали по психиатрическому заболеванию», нужно было выбирать. В конце концов, Бог дал принять правильное решение, хотя я знал, что если меня вернут в часть, меня там примут не очень хорошо. И через это мне тоже нужно было переступить. Бог дал милость. Также и когда я разговаривал с папой, он тоже поддерживал и наставлял меня. Я сказал: «Я хочу домой». «А комиссоваться хочешь?» «Я хочу домой, я очень хочу домой, но признать себя больным я не могу». «Ну, так ты хочешь комиссоваться?» И все время вот так: по кругу и по кругу. «Ну, ладно, сейчас ты вернешься в часть, тебе там отобьют почки, еще что-то…»,- давили на эти вещи. Но я говорил, что признать себя больным не могу, хотя очень хочу домой. Меня вызывали и расспрашивали перед студентами, там были еще и иностранные студенты и мои слова переводили на другой язык. И это был практически, первый раз, когда я самостоятельно отстаивал свою позицию в такой степени. Раньше я свидетельствовал бабушке с дедушкой и перед родственниками, или со мной был рядом папа, но тут было по особенному. Мне говорили: «Ты разберись чего ты хочешь, ведь все нормально уезжают. Ты не первый и не ты последний». Мне же очень не хотелось возвращаться в часть, после такого мирного и легкого времени возвращаться в часть… «После больницы в часть не возвращаются, едут домой». Я отвечал: «Вы проводили полтора месяца обследования, вы и решайте как со мной поступить». И врач, не смотря на то, что даже из части просили, чтобы меня не возвращали, выписал меня и вернул в часть.

Обратно в часть

Меня привели в часть, опять к командиру, который был очень удивлен. Он думал, что я не стал комиссоваться через «психушку» из-за того, что я переживаю за водительские права, охот. билета и других вещей, которые не доступны людям с психиатрическими заболеваниями. Ему не понятны были причины моего отказа. Он не мог понять, что я не мог подписаться под тем, чего не было со мной. Тогда он сказал: «Ты знаешь чем достигается воинская дисциплина? — Убеждениями. Если убеждения не помогают — принуждениями. Вот и будем принуждать тебя». Я подумал: «Сейчас начнется…» Он ко мне приставил сержанта (стал особенный, с личным сержантом), который занимался со мной по отдельной программе: заставлял меня учить устав, проходить физическую подготовку. Будил меня ночью и спрашивал что-нибудь из устава. Но через какое-то время он заболел, и его положили в санчасть. А когда он вышел, у меня были раны на ногах из-за сапог такие, что я не мог больше ходить и меня самого положили в санчасть. И моя подготовка прекратилась. В санчасти было спокойно. Хоть болезни — не приятная вещь, но за счет этого я мог отдохнуть и набраться сил.

Благословил ли Бог мой путь?

После этого опять происходит случай, где мне нужно было встать на сторону правды, на сторону справедливости. Произошла ситуация, в которой я тоже оказался замешан. Меня вызвал комбат и спросил, как все происходило, я ответил, что дело было так-то и так-то. «Хорошо, ты сможешь это перед теми, кто виноват, сказать?» И наступил тяжелый момент решения: одно дело сказать, хоть и правду за дверью, а другое — сказать это перед теми, с кем ты спишь в одном кубрике. «Да, смогу»,- сказал я. Комбат удивился, сказал: «Во, молодец»,- сам лично пошел, вызвал этих ребят и сказал: «Говори». Я рассказал. Те отпирались, но мне комбат верил, видя и зная, что я не буду врать. Потом, когда я остался один на один с комбатом, я спросил: «Если родители приедут, их пропустят ко мне?» Он сказал: «Я тебя даже в увольнение отпущу». Месяц назад это было просто нереально. До этого комбат говорил, что мне никаких увольнений не положено, ничего. А потом он сказал такую фразу: «Ты чем-то на меня похож: ты тоже за справедливость». У него отношение ко мне явно поменялось. Я попросил его, чтобы тем ребятам ничего не было, говоря, что сам был на условных правах. «Не переживай, все нормально будет»,- ответил он мне,- «Ты уволишься, и все будет нормально». И говорит еще: «Если какие-то проблемы будут, то ты скажи и мы переведем тебя в одну бригаду, там про тебя все знают, там тихо, хорошо, спокойно…» Я говорю: «Да осталось четыре месяца, можно и потерпеть». «Не надо терпеть, ты уже столько пережил здесь в армии, что уже не стоит терпеть». Я подумал: «Ничего себе, это тот самый человек, который давил, всячески пытался сломать… И вдруг настолько большая перемена! И в увольнения отпустит и лучшие условия!»

Если остаться верным Богу, то Он меняет отношение людей и их сердца. У меня была тогда такая благодарность Богу! Я сходил в увольнение, это было как раз несколько дней спустя после дня рождения, в субботу 3 июля. Я получил большое благословение от общения с родителями и друзьями, которые приехали повидать меня. И было такое чувство, когда я вышел за территорию части, как будто все, что осталось там, за воротами, казалось страшным сном. Когда я вернулся в часть, ребята все спрашивали: «Как тебя отпустили, ведь ты сам говорил, что тебе не положено?» А ты понимаешь, что это просто милость Божья соделывает путь. Как в начале моего свидетельства: «Человек смотрел, желая уразуметь, благословил ли Господь путь его, или нет». Иногда ты смотришь со стороны на тяжелые обстоятельства, легкие ли, но ты пытаешься уразуметь, благословил ли Господь путь или нет? И понимаешь, что благословил от начала до конца. Все это давление — это было Божье благословение. Все это облегчение — это было Божье благословение. И ты просто наблюдаешь некоторые вещи со стороны и радуешься. Думаешь: это полностью милость Божья.

Военный госпиталь

После этого я попал в госпиталь… в армии я много болел. У меня повысилась температура и меня увезли в госпиталь с температурой 39,6. Врач санчасти хотел сначала мне сделать укол, но побоялся, потому что у меня болел бок там, где обычно печень болит. Она не стала ничего делать и отвезла меня сразу в госпиталь, куда меня и положили. Когда я уже выздоровел и уже должен был возвращаться в часть, вдруг опять подскочила температура и начались другие проблемы. Меня перевели в главное отделение, где я пролежал еще около двух недель. Мне стало лучше. Но там все время, когда просили что-нибудь сделать, отнести, никому ничего не охота делать, а я все время шел и что-то делал один из первых. Если что-то нес, то нес больше всех. Я не знал, но за мной внимательно наблюдали. Потом однажды говорят: «Ты нам нравишься, хочешь остаться тут санитаром?» А я слышал об этом, что можно остаться в госпитале и это будет засчитано как служба, конечно, хотел. Обычно люди платят деньги, чтоб остаться или пытаются как-то договориться, а тут ко мне подходят и сами предлагают. Я говорю: «Да, хотел бы». И меня оставляют санитаром на месяц. Это был, во-первых, интересный опыт, потому что я присутствовал на операциях, что было очень интересно. И некоторый отдых, потому что в госпитале было намного легче, чем в армии. Я думаю, что когда определенная верность была доказана, что ты можешь стоять на принципах, Бог давал такие облегчения, такие периоды отдыха. Мне даже говорили, что я останусь там до «дембеля». Но вдруг за месяц, или за два меня возвращают обратно в часть.

Последние испытания и благословения

В части ребята встретили меня не очень доброжелательно. Офицеры просто надо мной смеялись, что я всю службу провел по санчастям и по больницам. А ребятам не понравилось, что у меня такая легкая служба оказалась, в то время когда им пришлось много чего сделать. Когда пришло новое пополнение, те тоже спрашивали: «Ты что, особенный, чего ты гимн не поешь?» Я говорю: «По убеждениям». «По каким?» Я отвечал. Идем в строю, все песни поют, я — нет. «Ты чего, особенный?» «Да, получается особенный, если я служу без присяги». Бог давал укрепления. На территории части была небольшая православная церковь. Она тоже стала для меня поддержкой. Если ты готов и ты хочешь услышать что-то, даже когда приходишь и там звучит одно место Писания: «Будут наступать на змей и скорпионов». Аминь! Или: «Иисус Христос вчера, сегодня и вовеки Тот же». В православной церкви! Здорово! Аминь! Бог может проговорить. И очень хорошие переживания были. Туда приходишь и там ты можешь спокойно плакать, молиться. Но один раз прихожу, встал сзади, молюсь, слезы на глазах. Впереди стоит папа с маленькой дочкой на руках, а она на меня смотрит и говорит: «Папа, а чего мальчик плачет?» А папа не знает куда и деться. Были очень хорошие переживания, были и чудесные люди. Я подумал о том, как люди в своих церквях считают, что только в их церквях есть хорошие люди, настоящие христиане, а все остальные — это так… у одних то, у других другое… Таких приятных людей, как я видел там, не во многих церквях найдешь, которые вроде так же верят, как и ты. Это люди, которые благочестиво выглядят и имеют очень доброе отношение. Обычно, если ты не так веришь, то тебя уже будут сторониться. А тут они знали, кто я такой. Когда я открывал их книги и читал — для них я был еретик из еретиков. Но они настолько дружелюбно ко мне относились, что я с ними даже обедал после собрания. С ними было приятно общаться и они действительно радовались о Господе. Сестра с таким восхищением говорила о том, что сделал Господь! Ее глаза горели и она чуть ли не захлебывалась, пытаясь рассказать как Бог для нее что-то сделал. Одна сестра, которая пела в хоре, была очень приятная и благочестиво выглядела. Она выходила из церкви, снимала свой платочек и ее нельзя было отличить от сестер в моей церкви.

Когда я был еще в учебке и разговаривал со священником Константином, я говорил ему: «Извините, я не могу называть вас батюшкой. Я верю, что я не должен вас так называть. Можно я буду называть вас братом или как-то еще?» Он говорит: «Давай мы будем соблюдать субординацию. Ты можешь называть меня священником». Потом я с ним еще общался, подарил ему детский диск «В гостях у овечки». Он послушал и оставил его себе. Когда я вернулся из госпиталя, они с участием спрашивали: «Почему тебя так долго не было, что случилось с тобой?» Только один раз я там встретил женщину с религиозным духом, которая говорила: «Ты верь как мы, у нас лучше». Я спросил ее: «А что у вас лучше?» Она говорит: «У нас причастие есть». Я говорю: «Я тоже верю в причастие и мы должны это исполнять. Иисус сказал, чтобы мы делали это. И я даже верю, что должно быть омовение ног, потому что Иисус так же и это сказал исполнять». Она даже немножко растерялась и не знала что ответить.

Еще я наблюдал за детьми. По детям же тоже многое видно. У священника были приятные дети: добрые, милые, легко вступали в контакт. Однажды там было день рождение их девочки, которой исполнилось четыре года, мальчик был повзрослее, а еще они ожидали третьего. Я поздравил жену священника, сказал, что в первую очередь ее надо поздравлять. Она сказала: «Как приятно, первый человек, который меня поздравил, спасибо». Настолько простые, добрые и приятные люди, что я не один раз был Богу благодарен за них. Меня в казарме спрашивали: «Что ты там в этой церкви делаешь? Ведь ты же не веришь как они». Я говорил: «Они тоже верят в Иисуса Христа, в этом мы едины. Если бы это были мусульмане, я не смог бы туда пойти, потому что они не верят в моего Господа, а эти люди верят, поэтому я могу прийти и там молиться и читать Библию, а так же поклоняться, насколько я могу». Потом я встретился с моим бывшим командиром роты из «учебки», который за время моего пребывания в «психушке» успел стать майором. Это было в последнее воскресенье. Я пришел доложить, что я вернулся из церкви. Он спросил: «Ну, как тебе эта церковь?» Я сказал, что я очень благодарен Богу за эту церковь, ну, и ему благодарен (потому что он говорил мне, что он сделал большой вклад в строительство этой церкви).

Раз уж я упомянул про мусульман, хотел сказать, что среди них мне встречались чудесные люди, которые поддерживали меня, удивляясь моим принципам.

Еще хотелось бы сказать, что хоть Бог давал облегчения, давление не прекращалось до последнего момента. Мы писали рапорт на увольнение, мне приходят сослуживцы и говорят, что именно мой рапорт порвали, начали надо мной смеяться, что я не уволюсь. Ко мне подошел тот самый брат из МЦХ и утешал, поддерживал. Но я был уверен, что все хорошо, совсем не расстроился и не начал переживать. Я в сердце знал, что я вернусь домой вовремя. Как оказалось после, виной этому инциденту оказался мой почерк…. А вот накануне моего отъезда домой, выходит заместитель начальника штаба и говорит: «А ты знаешь, что у нас без присяги не служат? Как мы тебя уволим без присяги?» Я уже ничего не отвечал. Просто вздохнул. У меня уже был билет домой и я не хотел больше ничего отвечать. И еще был интересный момент. Когда я уходил, мама мне сказала домой не опаздывать. А для меня значило, что я домой приду вовремя. Она сказала, что если что-нибудь мне говорить будут, скажи, что мама велела домой не опаздывать. И все. И, слава Богу, я исполнил ее просьбу и домой вернулся вовремя, спустя ровно год!

Когда говорили в казарме о том, как мы будем возвращаться домой, ребята мне говорили: «Мы тебя напоим и ты нам будешь петь гимн, а если ничего этого делать не будешь, то мы тебя побьем». И я пытался взять билет на другой поезд, просил, чтобы мне позволили самому купить билет, но нам купили билеты на всех одновременно. Когда мы выходили из части ребята напомнили мне о том, что хотели заставить меня петь. На вокзале был час до прибытия поезда. Я пошел в кафе позавтракать, ребята пошли в другое место пить пиво. Когда садились в поезд, оказалось что три места было в одном вагоне, а другие семь — в другом. Я пошел туда, где было три места. Двое ребят сразу ушли в общую компанию и я остался один. Меня никто не трогал, я только слышал как вызвали охрану, чтобы успокоить «дембелей», которые буянили. Когда подъезжали к Москве, я прошел в первый вагон и, никого не дожидаясь, поехал домой.

Придя домой, почувствовал совсем другую атмосферу: приятную, спокойную. Как хорошо вернуться домой, зная, что ты вернулся не сломленный, осознавая, что эта армия пошла на пользу! Многие вещи я действительно переоценил. Переоценил друзей, настоящую христианскую любовь, дружбу. Очень всех благодарю. Знаю, что за меня люди молились по всему миру, что это было свидетельством для многих. Но не всегда Бог так поступает, как это было со мной. Вот, например, один брат, который служил в Краснодаре, спустя неделю попал в госпиталь после сильного избиения. А другой брат, его родители выиграли суд. Он на альтернативной службе работает с 7:00 до 12:00, получает семь тысяч в месяц и каждый день дома. Но я понимаю, что для меня был нужен именно этот путь. Для каждого человека свой путь. Бог знает, что мы способны выдержать, Он не дает испытания сверх сил и это еще и еще раз было подтверждено мне лично Богом не просто на словах.